Будьте бдительны! Сборник рассказов - Страница 18

Выстрел. Ещё выстрел — и мальчишка опять попал, но на этот раз подстреленный закричал, падая.

Ещё два раза. Димка вскинул кольт в обеих руках, прицелился, закусив губу — и в тот же миг на него навалилась страшная живая тяжесть. Мальчишка попытался вдохнуть — и не смог…

* * *

— Ну привет, Димка-невидимка.

Облегчение, которое Димка испытал при этих словах, было ни с чем не сравнимым. Рассвело. На него смотрело улыбающееся — совершенно своё, родное! — лицо. Человек, улыбаясь, держал в руке несколько листовок — вынутых из кармана Димкиной куртки.

Обрадованный и испуганный (неужели он стрелял в своих?!), Димка попытался сесть.

Руки его были связаны за спиной.

А в следующий миг мальчишка увидел на рукаве формы человека — на рукавах всех столпившихся вокруг людей! — сине-жёлтые нашивки.

— Поднимайся, — сказал украинский офицер. — С тобой жаждет поговорить полковник Палмер из польско-хорватской бригады. Ты ему чем-то крупно насолил.

Димка начал вставать — неловко. Кто-то ударил его ногой под коленку — мальчишка повалился лицом на битый кирпич и, ощутив вспыхнувшую во всю щёку жгучую боль, с холодным ужасом понял — это только начало.

Стиснув зубы, он начал вставать снова. На этот раз ему не мешали. Поднявшись в рост, мальчишка сморгнул слёзы (будь они прокляты, как же они всегда близко, сколько он из-за этого натерпелся!) и, обведя солдат мокрыми глазами, сказал раздельно и отчётливо:

— Предатели. Паскуды. Бендеровцы.

Тогда его начали бить. И били всё время, пока волокли к «66-му».

* * *

Прорывающиеся в Воронеж части атамана Хабалкова смяли украинскую бригаду, как пустую картонную коробку. Среди укреплений и брошенной техники тут и там валялись трупы. Около пятидесяти бойцов присоединились к атакующим.

Алька Зиянутдинов искал Димку. Искал, рискуя достаться наседающему, опомнившемуся врагу — парни-суворовцы уволокли спятившего татарина силой. И уже возле водохранилища один из украинцев-перебежчиков сказал Альке, что какого-то мальчишку солдаты роты «Ciч» взяли живым и увезли на север за сорок минут до прорыва.

* * *

Больше всего полковника Палмера изумили две вещи.

Первая — невысокий белобрысый мальчишка заплакал. Заплакал после первой же — и единственной в этот раз — пощёчины, которую полковник отвесил ему даже не по ободранной щеке. Палмер решил, что разговор будет коротим и простым — и даже великодушно подумал, что, пожалуй, отправит этого ревущего «невидимку» после допроса в фильтрационный лагерь.

Вторая — мальчишка ничего не говорил.

Он ничего не говорил все те два часа, пока Палмер, капитан и двое лейтенантов то вместе, то попеременно орали на него, трясли кулаками и угрожали. Начинал плакать опять — и молчал. Когда потерявший терпение полковник сам сделал мальчишке укол пентотала, тот успокоился, а потом начал рассказывать какие-то нелепые школьные истории, совершенно не обращая внимания на задаваемые ему вопросы. Эта чушь про школу лилась из него непрерывным потоком, пока через полчаса мальчишка не отрубился.

Через четыре часа всё повторилось снова. Удар по лицу. Слёзы. И категорическое, упрямое молчание.

— Нечего делать, — Палмер поморщился. — Передадим его сержанту Лобуме.

— Я против, — вдруг сказал капитан Эндерсон. Полковник изумлённо уставился на своего подчинённого. Эндерсон свёл брови и повторил:

— Я против, сэр. Я вообще против присутствия этой гориллы в нашей части. Это позор армии США. И я против того, чтобы мальчика отдавали на растерзание.

Полковник Палмер молчал изумлённо и гневно. Оба лейтенанта — достаточно тупо. Наконец полковник зловеще спросил:

— Это ваше официальное мнение, капитан?

— Да, сэр. — упрямо сказал Эндерсон, и его худое лицо вдруг стало ожесточённым. — То, что вы хотите сделать сейчас — это несмываемое пятно на нашем мундире… а он и без того достаточно грязен, сэр, видит Бог.

Полковник заставил себя успокоиться. Военный в бог знает каком поколении (редкость для США), капитан Эндерсон был лучшим из его инструкторов.

— Ничего не будет, капитан, — сказал Палмер. — Лобума — это не мы. Мальчишке достаточно будет на него взглянуть, чтобы рассказать всё. И я вам обещаю, что мальчика ждёт фильтрационный лагерь.

* * *

В пять утра сержант Лобума разбудил полковника палмера.

— Сэр, вы приказали докладывать независимо от времени суток, — сказал огромный негр, почтительно вытянувшись в струнку.

— Да, я слушаю, — полковник сел на раскладной кровати. — Что так долго? — он бросил взгляд на часы.

— Он молчит, сэр, — Лобума задумался и поправился: — Вернее, он кричит, но молчит.

— Молчит?!. — Палмер взвился с кровати…

…Привязанный в гинекологическом кресле мальчишка внешне был не особо покалечен — разве что губы разбиты, и капитан Эндерсон как раз вытирал их бинтом. Но полковник Палмер не сомневался в том, что сержант знает дело и мальчишка, конечно, должен был расколоться…

Капитан Эндерсон бросил бинт на пол и выпрямился. Странно — на какой-то миг Палмеру стало не по себе — когда он заглянул в глаза офицера. Но Эндерсон ничего не сказал — только вышел, плечом задев замершего у входа Лобуму.

— Почему ты молчишь?! — нагнувшись, Палмер схватил мальчишку за щёки. Тот открыл глаза — мутные, невидящие. — Говори, дурак! Как только заговоришь — допрос, а потом всё прекратится и ты отправишься в лагерь! Ты будешь жить! Слышишь?! — он мотнул голову мальчишки. — Жить! Слово офицера!

— Вы не офицер, а фашист, — тихо, но отчётливо сказал мальчишка, шевеля покрытыми белой коркой губами.