— Кто знает? — серьёзно повторил Ларионов. — Знаешь, сколько было споров? Строить или нет… Людям жить негде… А Ромашов тогда сказал: «Без жилья люди выживут. А без памяти они так — стадо…»
Если честно, парад Верещагин не очень запомнил, хотя близнецы на его плечах выражали свой восторг весьма бурно. Только когда в самом конце пошли БМСы — боевые машины сопровождения, заменившие в новой армии архаичные танки и самоходки — и грянул марш:
— Не надо нас пугать — бахвалиться спесиво!
Не стоит нам грозить и вновь с огнём играть!
А если враг рискнёт
Проверить нашу силу -
Его мы навсегда
Отучим проверять! —
Верещагин словно бы очнулся. И увидел, что за «оборотнями» и «рысями» начинают выходить пионерские отряды.
— Первый пионерские отряд города Воронежа — отряд имени Дмитрия Самойлова! — говорил диктор. — Созданный почти в самом начале блокады, этот отряд…
— Знаю. Всё знаю, — прошептал Верещагин, ссаживая бурно запротестовавших мальчишек на руки матери и явно к ним привязавшейся Катьке. Ему внезапно очень захотелось остаться одному — и он начал потихоньку выбираться из толпы. Ларионов спросил, оглядываясь:
— Куда собрался-то?
— Прогуляюсь, — ответил Верещагин через плечо. — Я сейчас.
Спустившийся на Воронеж летний вечер был тёплым и тихим — тихим, так сказать, от природы, потому что праздник не утихал, переместившись с центральных улиц на концертные площадки, в Дома Культуры и просто в квартиры. Уложив младших — с ними изъявили готовность остаться Юрка со Светкой — в доме Ларионовых (Ларионов-старший как бы автоматически считал, что Верещагины остановятся у него, начисто забыв, что дом Елены целёхонек), остальные отправились в город, но Серёжка с Димкой опять тихо «слиняли», на этот раз прихватив с собой и Катьку. А двое мужчин и две женщины оказались около всё того же Мемориала, где уже была возведена большая временная эстрада и собрались тысячи людей.
Эстрада была не освещена. Но потом вдруг откуда-то сверху ударил поток необычайно тёплого, золотистого света, выхватившего из темноты фигуру очень красивой девушки в легком платье, с пышной, небрежно уложенной копной волос искристого, металлического цвета. Шагнув к краю эстрады, девушка подняла руку свободным жестом и звонко, громко отчеканила…
— Вечная
Слава
Героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Вечная
Слава
Героям!
Слава героям!
Слава!!!
…Что-то шевельнулось в темноте — с левого края эстрады. Все скорей угадали, чем увидел — чёрный сгусток, имевший форму человеческого силуэта. Странно холодный, безликий, но сильный голос прозвучал из тьмы:
— Но зачем она им, эта слава — мёртвым?
Для чего она им, эта слава, — павшим?
Всё живое — спасшим.
Себя — не спасшим.
Для чего она им, эта слава, — мёртвым?..
Если молнии в тучах заплещутся жарко и огромное небо от грома оглохнет, если крикнут все люди земного шара, — ни один из погибших даже не вздрогнет.
Знаю: солнце в пустые глазницы не брызнет.
Знаю: слава тяжёлых могил не откроет…
…Резкий взмах во тьме — словно махнуло чёрное крыло. И девушка, ломаясь в поясе, упала на колени и спрятала в ладонях лицо. Круг золотистого тёплого света начал сужаться, тускнеть…
Но вдруг — тьму полоснула золотая дорога! Раздались чёткие, уверенные шаги. Чернота брызнула в разные стороны, и человек в форме РНВ, подойдя, поднял с колен и обнял девушку, с надеждой повернувшую к нему лицо — и в тишину упали слова сильного юного голоса, в котором звенел металл:
— …Но от имени сердца,
От имени жизни повторяю:
Вечная!
Слава!
Героям!
И голос девушки вновь зазвучал:
— И бессмертные гимны, прощальные гимны над бессонной Россией плывут величаво…
Пусть не все герои, — те, кто погибли, — павшим
Вечная слава!
Вечная слава!..
…Свет погас совсем. В темноте прозвучал звук колокола — размеренный и странный. Потом мужской голос, похожий на голос диктора ради военного времени, отчеканил:
— Вспомним всех поимённо, горем вспомним своим…
Это нужно — не мёртвым!
Это надо — живым!
Вспомним гордо и прямо погибших в борьбе…
Есть великое право: забывать о себе!
Есть высокое право: пожелать и посметь!..
Стала
Вечною Славой мгновенная смерть!
Колокол умолк. Зажглись круги холодного голубоватого света. В них стояли люди в разной форме — чэзэбэшники, регулярные военные старой армии, ополченцы, интернационалисты, казаки… Молодые мужчины и женщины, юноши и девушки. Мальчишки и девчонки… Но форма лишь просвечивала сквозь накидки, похожие на саваны, и головы стоящих были опущены.
Потом они разом подняли лица. Губы их не шевелились — но один за другим начинали звучать горькие, недоумённые голоса — казалось, над эстрадой, сталкиваясь, бьются людские мысли…
— Разве погибнуть ты нам завещала,
Родина?! —
горько спрашивал молодой мужчина.
— Жизнь обещала, любовь обещала,
Родина… —
тихо сказал девичий голос.
— Разве для смерти рождаются дети,
Родина?! —
звоном взорвался крик мальчишки.
— Разве хотела ты нашей смерти,
Родина? —
хрипловато произнёс ещё кто-то.