Будьте бдительны! Сборник рассказов - Страница 43

— Да его в последний момент назначили, — Димка сел удобнее. — А когда вы с позиций уходите, вам не влетает?

Надсотник насторожился — ему почудился в вопросе какой-то подвох.

— Ну-у… — начал он. — Вообще-то увольнительные у нас есть… а я их ещё и сам выписываю… кроме того, активных боевых действий нет, а до позиций тут десять минут бегом… — он понял, что говорит неубедительно и отрезал: — Нет. Не влетает. А тебе не влетает, что ты керосин жжёшь? — снимая жилет и ремень, он подошёл к столу, присел на расшатанный стул.

— Влетает, — охотно ответил Димка. И опасливо примолк. Потом сказал: — А вы не расскажете? Книжка интересная…

— Какая, если не секрет? — Верещагин подался чуть вперёд.

— Вот, — мальчишка пододвинул прочитанные листки. — Ну, вообще это не книжка, а… распечатка из Интернета. Мы новое помещение под штаб расчищали, я нашёл. Только у неё конца нет… — Димка вздохнул. — Я посмотрел. А мне всего три листа осталось — и на самом интересном месте…

Он ещё что-то говорил. Но Верещагин не слушал, с удивлением глядя на распечатку — «таймсом», 11-й номер — которую кто-то когда-то сделал с хорошее ему известного сайта www.zhurnal.lib.ru.

...

Валерич, Отто Макс Люггер, Шепелёв Алексей —

гласил заголовок,

...

ГРАНИ

— Дай-ка, — он взял у мальчишки последний лист и прочёл вслух: — «- Слышь, Шустрик, а ты правда на меня больше не злишься? — За навоз? — уточнил Серёжка. — Ага, — смущённо подтвердил Кау. Мальчишка сделал короткую паузу, а потом честно ответил: — Не злюсь. Раз уж мы теперь одна команда, то чего злиться. Тогда уж надо было отказываться. А соглашаться и злобу таить — это нечестно. — Странный ты какой-то со своей честностью, — признался рыжий.» А дальше я знаю, — сказал надсотник, возвращая листки Димке.

— Знаете? — тот поднял брови. — Правда?

— Дочитывай, — Верещагин вытянул ноги в серых ботинках и откинулся на спинку стула, — и я расскажу. Это можно и без света. Надо же мне дождаться Ле… твою маму.

СНЕГА

К трём утра температура упала до минус тридцати пяти. Одичало светила над заснеженными полями полная луна, белёсая от мороза, в радужном круге. Перемигивались звёзды. Сиял снег — как россыпи бриллиантов.

Всхлипывающий человек брёл через поле по бёдра в снегу. Вспахивал целину, как уставший плуг, оставляя за собой глубокую чёрную борозду. Останавливался через каждые несколько мучительных шагов, тяжело, со свистом дышал — и тогда мокрые волосы, выбившиеся из-под отороченного мехом капюшона белой парки тут же схватывал лёд. Человек хрипел и брёл дальше, по временам падая. Упав, он долго и медленно возился в снегу, вставал. Снег сыпался с него, сухо и враждебно шурша.

Четыре часа назад он ехал в колонне, в тёплом салоне «кугара». А потом… потом… что было потом — он не очень помнил. Взрывы. Крики. Выстрелы. Мелькание теней, вспыхнувший огонь… Он успел вывалиться из машины за несколько секунд до того, как молодой оскаленный парень — с непокрытой головой — с обочины всадил в «кугар» гранату и захохотал.

Человек был солдатом. Но в тот момент испытал такой страх, что бросил винтовку и побежал в поле. Его не заметили. А он бежал, падал, полз, вскакивал, опять бежал — а сзади грохотало, ревело и выло, взрывалось, горело…

Но он уже давно не слышал отзвуков боя на дороге. Вот уже три часа кругом был только снег, только мороз, только смеющаяся над ним — как тот парень на дороге — луна в призрачном небе.

Мороз… Он — родившийся и выросший во флоридском Орландо — никогда не мог представить себе, что может быть такой мороз. Что может быть такая страшная луна. Что может быть такое ужасное белое поле. Что всё это вообще может случиться с ним!!!

— Будьте вы прокляты… будьте прокляты… — шептал он, размазывая рукавицей слёзы (рукавица давно залубенела от льда, щёки и нос у него были отморожены, но он этого не замечал). Он и сам не знал, кого проклинал. Не русских, нет…

Священник говорил, что в аду вечный огонь. Но он теперь знал — знал точно! — что в аду есть только снежная равнина со смеющейся луной над ней.

Он снова упал и пополз. Пополз, утопая в снегу. Потом заставил себя встать на колени и двигался так, пока не услышал…

Под лыжами пел снег! Люди! Он обернулся и не испытал ничего, кроме радости, увидев, как по полю к нему стремительно приближаются — словно летя над снегом — два человека. Он попытался встать с колен, но не смог и просто замахал руками, сорванно крича. Это могли быть только русские. Но пусть. Пусть они — лишь бы не это кошмарное поле…

Легко бежавшие на охотничьих лыжах люди — в белых накидках, горбящихся на рюкзаках, в ушанках, с висящими поперёк груди «калашами» — остановились около плачущего солдата, стоящего в снегу на коленях.

— О, ещё один, — сказал молодой парнишка, улыбаясь. — Далеко уполз… — и перекинул в руки, ловко сбросив с них повисшие на петлях рукавицы, автомат. Его спутник — уже пожилой, усатый — наклонил ствол вниз и сказал:

— Да чёрт с ним. Пусть и дальше ползёт.

— Пусть, — легко согласился молодой. И, бросая автомат на ремень, махнул американцу рукой: — Э, слышишь? Гоу. Гоу, гоу. Иди, куда хочешь.

Солдат что-то забормотал, протягивая к русским руки, но они уже уносились прочь на лыжах — быстрым скользящим шагом. Он попытался встать — и не смог. Хотел крикнуть — и не смог тоже…

…Он остался стоять в снегу на коленях, глядя, как сияет бесконечное поле и смеётся луна, которой подмигивают звёзды.