Будьте бдительны! Сборник рассказов - Страница 39

В палате было не меньше десятка «лежачих». Кое-кто даже в сознании и достаточно бодрый — к ним офицер и обратился:

— Ш-ша, мужики… Тихо. Где мой вестовой?

— Мальчишка-то? — начал один из раненых, верхняя часть тела которого была закована в гипсовый корсет. — Он…

— Вижу, — поднял руку Верещагин (это был он), — спасибо.

Пашка лежал около стены — под капельницей. Когда надсотник подошёл и присел рядом на корточки, то сперва испугался — глаза мальчишки, открытые, были сонными, как тогда. Но потом Пашка сморгнул муть, вяло, но радостно улыбнулся и пошевелил пальцами руки, в которую уходил шланг (не одноразовый, старый резиновый). Зашевелил губами.

— Тихо, молчи, ты что?! — офицер поднёс ладонь к его губам. — Молчи, не говори! — он видел, что бинты на шее Пашки помечены красным. Мальчишка мигнул. Снова улыбнулся. Выпростал из-под одеяла вторую руку, коснулся бинтов на руке офицера, шевельнул бровями. — Да, сломал всё-таки, — кивнул Верещагин. — Ты в него влепил, ну, тут я тоже подсуетился — и прямо в лоб ему. Ребята к тебе тоже собирались, они потом тебе яблок принесут… — Пашка опять улыбнулся. — Там ничего страшного, ты быстро поправишься. Крови потерял много, а заживёт быстро. Пашка, — офицер нагнулся к мальчишке, — ты меня спас. Если б не ты — он бы как раз этой пулей мне в голову.

Губы мальчишки шевельнулись. Надсотник угадал такое знакомое: «Ой, да ну, Олег Николаевич…» — и встал, чтобы мальчишка не увидел его слёз.

Но Пашка и так уже «уплывал». Глаза его опять затуманились, он опустил веки. Лежачих было не меньше десятка до пятидесяти, прытко метнулся в палату, ногой закрыв за собой дверь. двоих дружинников своего отряда.

— Спит, — сказал надсотник. Обернулся к раненым и вздохнул: — Просто спит…

— Кгхм, — сказала стоящая в дверях главврач. За её спиной маячила с ехидным лицом та самая медсестра. — Прррошу наружу.

* * *

— Смешно, — сказал Верещагин и вдруг засмеялся на самом деле — тихо, но так искренне, что лежавшая рядом женщина тоже не удержалась от смеха и спросила:

— О чём ты?

— Никогда не думал, что сломанная рука так мешает этому делу.

— Как ты меня нашёл? — спросила она.

— Да очень просто… — надсотник вздохнул. — Шёл — гляжу — то самое место. Сразу всё вспомнилось… Потом вспомнил и про адрес, ты мне называла.

— А ты не зашёл, — сказала она, переворачиваясь на спину. Добавила: — А я тебя сразу узнала. Ты ничуть не изменился.

— Врёшь, Лена, — усмехнулся Верещагин. — Я стал седой и умный.

— Ну, дураком ты и тогда не был… Я сразу внимание обратила — такой странный, загадочный…

— Это у меня наверное опять денег на сосиски не хватало, — заметил Верещагин, проводя здоровой рукой по волосам женщины. Это странным образом не выглядело лаской — просто движение.

— Не смейся, — строго сказала женщина, чуть отстраняясь. — Я терпеть не могла, когда кто-то стоит и сопит над ухом. Да ещё шуточки отпускать начинает. А в сто раз хуже — «серьёзно критиковать»… фэ! — издала она смешной звук.

— И поэтому ты носила свисток, — тоже оживился Верещагин. — Поглядела на меня через плечо, вздохнула тяжело и устало так спросила: «Мне свистеть, или сам уйдёшь?»

— А ты помнишь, что ты сказал? — засмеялась Елена. — Брови поднял и говоришь: «Впервые слышу, что милиция идёт на свист.»… Я о тебе потом часто вспоминала.

— А я о тебе нет, — сказал надсотник. Женщина хмыкнула:

— Честно по крайней мере.

— Как есть… А где твой муж? Я видел фото на серванте.

— Он погиб в начале лета. Был ополченцем, — коротко ответила Елена.

— А сын? — продолжал спрашивать надсотник, глядя в потолок, на котором проявились рассветные тени.

— Откуда ты про это-то знаешь?

— Что в доме есть мальчишка — видно сразу.

— Да… Он пионер. Никогда не думала, что ещё услышу это слово.

— Сколько ему?

— Двенадцать. Зовут Димка.

— Как?

Верещагин привстал. В голосе Елены прозвучало удивление:

— Дмитрий… Что с тобой?

— Нет, ничего, — офицер опустил голову на подушку. — Так.

— А у тебя есть дети? — помолчав, спросила женщина.

— Нет. Никого.

— Ты же рассказывал, что у тебя есть девушка. Тогда рассказывал, я ещё удивилась и даже обиделась — вот нахал…

— Нет. Уже тогда не было.

— Бросила? Или ты бросил?

— Она погибла, — надсотник закинул здоровую руку под голову. — А чем ты занимаешься… в смысле — сейчас?

— Я работаю в школе. Недавно открылась снова… в подвале. Рисование преподаю.

— Значит, сбылась твоя мечта?

— Не совсем. Я хотела стать художником… А ты кем был?

— Учителем… Светает. Лен, я пойду.

Встав и запахнувшись в халат, женщина села в кресло и молча смотрела в окно, за которым и правда начинался солнечный рассвет — будто вернулось лето. Неподалёку били пушки — бум-бум-бум, надоедливо и привычно. Надсотник одевался — неловко, одной рукой. И думал, что она могла бы помочь, и что он зря сюда пришёл — какой-то иидотский выверт, фокус памяти (или времени?), когда он за разрушенным памятником Петру Первому вдруг в вечернем сумраке увидел целую лестницу спуска и улицу за ней — совершенно такую же, как не то что до войны — вообще как тогда, в 91-м…

Он вышел молча. И женщина не повернулась в кресле…

…На самом пороге надсотник столкнулся — буквально лицом к лицу — с ойкнувшим мальчишкой, который отшатнулся назад, увидев выходящего мужчину. Но, различив форму и погоны, тут же подтянулся и лихо отдал салют.

Отдав в ответ честь, Верещагин быстро окинул взглядом паренька. Довольно высокий, в полувоенной форме (перешитой из НАТОвской) со знаками различия звеньевого отряда имени Героев Обороны, под курткой — красный галстук. Мальчишка был русый, сероглазый, и Верещагин, опустив руку после приветствия, сказал — сам не знаю, зачем, может быть, чтобы рассеять чувство неловкости — Димка глядел на него удивлённо, что было, в общем-то закономерно: «Дядя, а что вы тут делаете?»: