Будьте бдительны! Сборник рассказов - Страница 15

Полковник в третий раз вчитался в русские слова — он хорошо знал язык.

Привет, долбо…бы!

Смерть ваша не за горами — за ближайшими домами!

Fack you сто раз в задний глаз! Димка-невидимка.

Палмер скомкал бумажку нервным движением, лучше любых слов говорившим о том, как он разгневан. Молча швырнул комок бумаги на щебень и, широко шагая, пошёл к своей машине, окружённой кольцом лёгких пехотинцев 4-й дивизии армии США. И не повернулся, когда кто-то из поляков (а их много удобно устроилось вокруг) свистнул и крикнул:

— Цо пан пуковник денервуе?! То ест смях москальски, доконд пан зуспешам?!

— Го-го-го! Га-га-га! — отозвались солдатским смехом развалины.

* * *

— «Привет, долбо…бы! — с выражением начал Верещагин. Его вестовой, набивавший патронами пулемётный барабан, хрюкнул. Надсотник, не обращая на него внимания, продолжал читать, хотя стоящий перед ним Димка Медведев побагровел до малинового цвета и опустил голову ниже плеч. — Смерть ваша не за горами — за ближайшими домами!

Fack you сто раз в задний глаз! Димка-невидимка.» Что молчишь, Пушкин? — с насмешкой спросил офицер. Мальчишка переступил на полу. Вздохнул. Скрипнул каблуком. — Правда невидимкой решил заделаться?

Мальчишка вздохнул снова. У сидевшего над картой командира третьей сотни Шушкова, заменившего трагически погибшего Климова, дёргались губы. Верещагин вздохнул тоже:

— И это первый пионер города Воронежа. Начальник штаба отряда. Опора. Смена. Человек, которого я представил к награждению Георгием 4-й степени (Димка капнул на ботинок). Матершинник и провокатор.

— Чего я провокатор… — безнадёжно отозвался Димка.

— Провокатор, — безжалостно повторил Верещагин, покачиваясь с пятки на носок. — Вместо того, чтобы заниматься разведкой, ты лепишь похабные писульки на вражескую технику. Думаешь, им это приятно? Они злятся. И, соответственно, усиливают охрану. Потом твои же ребята идут в разведку и напарываются на это усиление. Это и называется провокация.

Димка капнул два раза — на левый и правый ботинки. Верещагин вздохнул:

— В общем так. Сдать ремень. Шнурки из ботинок. Всё оружие. Я тебя арестовываю на пять суток. Будешь отсиживать при кухне, заодно и поработаешь на благо моей измученной дружины. Я жду.

Уже без стеснения всхлипывая, мальчишка сдал требуемые предметы. Потом поднял мокрые испуганные глаза:

— А галстук?! Тоже… сдавать?!

— Нет, — сердито ответил Верещагин. — Шагом марш отсюда, куда сказал. Выходить можешь только в сортир и на работы…

— Есть, — вздохнул Димка, повернулся через правое плечо и вышел.

— Поэт-песенник, — буркнул Верещагин, бросая на свою кровать конфискованные предметы. — Лебедев-Кумач.

— Что ты на него взъелся? — удивился Шушков, откладывая карту и беря гитару. — Хороший парень. Вон, гитару мне принёс.

— Да не в этом дело, не в записке этой… — Верещагин подсел к столу, посмотрел на вестового. — Пошел отсюда, Большое Ухо.

Зубков встал с видом смертельно оскорблённого человека и медленно вышел походкой тяжело больного. Верещагин проводил его взглядом и повернулся к Шушкову. — Понимаешь, Саш, он страх потерял. Тот самый, старый добрый страх, который позволяет сохранить голову. Ему начало казаться — я же вижу — что это всё игра. Пусть посидит и подумает. Тем более, что завтра ночью «Солардъ» идёт на автокемпинг на Антонова-Овсеенко. Учти, выдаю тебе военную тайну.

— Туда? — Шушков помрачнел.

— Туда, он же и разведал, — Верещагин кивнул. — Вот я и боюсь — с ними увяжется. Нет уж, лучше пусть под арестом посидит.

— Ну, может ты и прав, — согласился Шушков. — Спеть?

— Спой, — согласился надсотник, откидываясь к стене.

— А помнишь, тридцать лет назад —
Звенящий май, и солнце в луже,
И чистые глаза ребят,
С которыми по школе дружен.
И лебедь в парке на пруду,
И мамина лапша «по-флотски»,
И «Смоков» хит What Can I Do,
Перекрываемый Высоцким.
Не знаю, чья виновна власть
И кто сие придумал средство:
Как будто бомба взорвалась
И разорвала в клочья детство.
И объясненьям — грош цена.
Читаю на могильных плитах
Друзей тогдашних имена,
Теперь безжалостно убитых.
И, поднимая к небу взор,
Грехи и беды взвесив строго,
НЕ ПРИНИМАЮ злобный вздор,
Что чья-то смерть угодна Богу.
Друзьям, крестившимся в крови,
Чрез смертную прошедшим муку,
Я в знак неумершей любви
Свою протягиваю руку.
За вас, ушедших в мир теней,
Увековеченных в граните,
От нас, живых ещё парней,
Стихомоление примите.

* * *

Надсотник Верещагин ошибался.

Ошибался, несмотря на весь свой школьный и военный опыт.

Димка Медведев не «потерял страх». Скорее наоборот — понял, что не знал настоящего страха до той ночи три дня назад, когда, находясь во вражеском тылу, увидел

* * *

Он и раньше знал, что на той стороне остались гражданские. Не очень много, большинство не успевших покинуть город скопились под защитой «своих». И всё-таки были. Димка видел, как с большого грузовика им раздавали продукты. Раздавали, люди брали… а сбоку стоял ещё один грузовик, и возле него — несколько штатовских военных. По временам они выводили из толпы то молодых женщин, то девочек, то мальчишек, сажали в свою машину. Когда она отъехала, Димка стал красться следом. Грузовичок шёл медленно, мальчишка мог не отстать и добрался до окраины города, до автокемпинга.

О том, что он видел там, Димка Медведев никому не рассказал в подробностях. Просто когда он вернулся, то от него шарахнулась мать, казалось, привыкшая к тому, чем занимается её сын. А Димка посидел в подвале — и отправился к Верещагину, потребовав у него устроить сию секунду встречу с генерал-лейтенантом Ромашовым.